Галерея terijoki.spb.ru  

Начало / Исторические фото / Города и поселки Карельского перешейка / Волость Уусикиркко / Деревни у озера Ваммельярви / Неувола / Дача Ф. Н. Фальковского 25

"Одной из самых больших и архитектурно интересных достопримечательностей Перешейка была вилла критика Фальковского, находившаяся в Неуволе. Известно, что ни одна из комнат не была квадратной, а дом состоял из треугольников и шестиугольных лабиринтов. Вилла также имела полную систему водопровода и канализации, хотя она и была установлена на наружных стенах. Жена Фальковского, Женя, все еще жила там одна в 1930-х годах и продала ее Й. А. Кярня. Здание было сожжено финнами в 1939 году." (источник).

Вилла называлась "Утренняя заря" и сгорела во время Зимней войны. Сохранившийся огромный фундамент старой дачи выходит за край существующего строения. Рядом аллея из столетних лиственниц и дорожка соединяющая виллу с парком.

Действительно, на карте этот участок называется "Päivännousu", что и переводится, как "Утренняя заря". Согласно архивным записям на участок 2-15 с таким названием, он был нарезан в 1907 г. для Данииды Серафинович. Так же, как и соседний участок 2-16 "Aurinko" ("солнце"). Д. Серафимович закончила Петришуле в 1902-м году, то есть к моменту оформления участка была очень молода. В финских газетах она именуется купеческой дочкой. У Данииды Серафимович был брат Оскар.
Даниида родилась в 1882 г. в Риге, Оскар - в 1884 г. в С.-Петербурге. Отец Николай Антонович Серафинович, мать (почти наверняка) Мальвина Федоровна Серафинович/Серафимович. Брат отца Иван Антонович Серафинович, юрист; в службе и классном чине с 1880 г. дослужился до товарища председателя СПб окружного суда и чина Действительный Статский Советник в 1903 г., в отставке с 1906–1907 гг. Почетный мировой судья Мстиславльского уезда. Жена Надежда Васильевна. Отец Николая и Ивана - Антон Фомич Серафинович/Серафимович, чиновник в гражданских чинах по СПб полицейскому управлению. В 1860-х гг. в чине Коллежский регистратор. Вероятно, дослужился до чина Коллежский советник. В 1864 г. его женой стала Мария-Елизавета Крюгер. Вероятно, она значилась в 1910-е как Мария Карловна Серафинович/Серафимович.

Согласно архивной карточке с 1914 года владелицей участка "Утренняя Заря" является Ольга Николаевна Орлова. Кто она и какое отношение имеет к Фальковским выяснить пока не удалось.

Согласно финским источникам следующим хозяином участка был Юхо Кярня (Juho Aaprami Kärnä) (1886 - 12.9.1939).

Следует отметить, что в архивных записях на участок 2-15 нет упоминаний ни Фальковского, ни Кярня. Однако в различных публикациях огромная дача в Неуволе приписывается именно им. На современной карте место дачи Фальковского отмечено под №5.

Достоверно известно, что именно на даче Ф. Н. Фальковского в Неуволе прошли последние дни жизни Леонида Андреева, именно там он и скончался 12.09.1919 г. В своих дневниках Л. Андреев пишет:
"8 сентября. Вечер. Мустамяки.
Короткая и скучная реляция. Все это время в движении. Был три недели в Тервусе у Гуревичей. Прожил 4 дня в Тюрисеве — Гельсингфорс на 10 дней. Вернулся в Тюрисево неделю назад — а сегодня уже живем в Мустамяках, на ужаснейшей по своим настроениям даче Фальковского.
9 сентября.
Сейчас у меня это настроение усилено простудой, насморком, противным запахом в носу - и дачей Фальковского. Он и всегда был невыносим с своей абсолютной пошлостью вкуса, спальней кокотки, тряпками, коврами, гипсовыми имитациями, «уютными уголками», золоченой мишурой, сантиментальным нужником, который он украшал «японскими» материями и где вешал какую-нибудь лирическую картинку для настроения. И всю эту свою городскую дрянь, которая уцелела от кредиторов и пристава, он привез сюда и напихал в дачу, само по себе отвратительную с своими претензиями на дешевую красоту, уголками, где негде повернуться, бельведерчиками. Зеркала, рамки модерн, келькшозы и всюду, как сталактиты, висят пыльные тряпки. Я был груб, я оскорбил его нежную душу и насколько было возможно, выбросил вон, как варвар, всю эту красоту — но духа убрать не мог.
Но место красивое. Высоко на горе, кругом море лесов, по зеленой глади которых, как по настоящему морю, сейчас бегут тени облаков. Внизу озеро, далеко видны Новая Кирка, Райвола, и в воздухе почти горная свежесть; с некоторых пунктов видать море и Кронштадт, можно будто бы даже наблюдать пожары и морские бои. И нет нашей тюрисевской разнузданной солдатчины; если душа даст, можно будет работать и приготовиться к Америке" (цитата из: Р.Дэвис-Б.Хеллман «S.O.S.» Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919); Статьи и интервью (1919); Воспоминания современников (1918-1919), М.;СПб.; 1994).

Из книги Веры Андреевой "Дом на Черной Речке":
"Осенью мы уехали в Нейвола. Это была глухая деревушка недалеко от озера Перкиярви. Папин знакомый, литературный критик Фальковский, предоставил нам для жилья свою дачу. Наверное, папа, мучимый бессоницами и головными болями, думал забраться в эту глушь, чтобы быть подальше от тревожных звуков войны, которую, как и мы, он не мог понять, но которая мучила его, терзала, доводила до мрачного, черного отчаяния.
Как сейчас помню крутой поворот дороги, направо большая рябина с почти горизонтальными толстыми ветвями — на них мы проводили долгие часы, раскачиваясь и напевая что-то, — подобно дикарям с острова Борнео, мы живем на дереве. Слева — высокая ограда и ворота в сад. Дорога заворачивает к большому неуклюжему дому с двумя верандами — одна нелепо выдается вперед. Перед домом еще какие-то постройки, а по двору носится здоровенный злющий пес. Он бегает по проволоке, блок с тяжелой цепью гремит и свистит, а земля под проволокой гладко утоптана его лапами. Мы так боялись этого пса, что даже не дразнили.
Нам не нравилось у Фальковских, хотя мы любили жену Фальковского, тетю Женю, худую, высокую, с большими бородавками на веках. Одна особенно крупная бородавка свисала у нее так низко, что мне казалось, она мешает тете смотреть. Она привозила нам конфеты и со страшной силой тискала в своих худых руках, прижимая к тощей груди так, что спирало дыхание. При этом от нее пахло духами и табаком, как от мамы.
Фальковский был небольшой, кругленький человек с приторно сладким выражением лица и с великолепными пышными усами, которые он растил и холил с большой любовью. В большом и богатом сервизе дома имелась чашка с вензелями г-на Фальковского — в этой чашке было специальное устройство, некая полочка, на которой покоились драгоценные усы, — таким образом они предохранялись от вредного намокания в кофе или молоке.
Столовый сервиз тоже заслуживал внимания — там были глубокие тарелки, все в золоте и вензелях, а на дне каждой был портрет одного из Людовиков, королей французских, в пудреных париках и в жабо. Было очень увлекательно есть суп из такой тарелки — понемногу на отмели возникали локоны короля, потом мясистый нос и наконец все его бабье лицо с несколько изумленным и обиженным выражением — кое-где на лице еще висела лапша или листики петрушки. Мы заключали пари, который из Людовиков кому достался, и вскоре знали их всех в лицо. Мне стало очень смешно, когда много лет спустя, в Версальском дворце, я узнала на старинном гобелене Людовика Четырнадцатого, точь-в-точь похожего на того, из глубокой тарелки.
Скоро мы настолько привыкли к жизни в Нейвола, что одичали и отбились от рук, как говорила тетя Наташа. Немудрено было, однако, одичать, когда сама местность располагала к такому состоянию. Дом Фальковского стоял в совершенной глуши, далеко от железнодорожной станции, куда долго ехали в крестьянской телеге через поля и леса. Бедные финские поля, огороженные знаменитыми «финскими» заборами из косо положенных неотесанных кольев, тянулись уныло вдоль дороги. На озеро нас не пускали, но один раз мы побывали там с кем-то из взрослых, — большое и холодное, оно накатывало свои волны на пустынный берег… «Лишь только финский рыболов, печальный пасынок природы…» Вот именно — печальный пасынок природы!
Сад в Нейвола был большой и совсем запущенный, так что вряд ли заслуживал такого громкого названия. Культурных насаждений там было очень мало, только у самого дома замечались остатки каких-то бывших клумб и жасминов, густо заросших лопухом и крапивой. Там бродили одичавшие кошки, и большие цыплята с ужасом выскакивали из зарослей и молча улепетывали на негнущихся голенастых ногах, как страусы в африканских саваннах. В отдалении от дома, так далеко, что даже звонкий голос тети Наташи едва доносился туда, стояло много каких-то сельскохозяйственных строений — сараев, сеновалов. (источник),

Из воспоминаний С. Животовского "На похоронах Л. Андреева" (Источник: Для Вас, 29 сентября 1934 года (Рига)):
"У Леонида Андреева в Финляндии была своя большая дача. Но над дачей русского писателя летали русские аэропланы и сбрасывали бомбы. Это и заставило его с женой, детьми и старушкой матерью переселиться на дачу Фальковского, которая была дальше от русской границы.
В день своей смерти Леонид Андреев еще шутил. Фальковский принес ему с своего огорода крупный качан капусты.
— Позвольте поднести вам том последнего моего сочинения, — сказал он.
Леонид Андреев взвесил на руке капусту и ответил:
— Спасибо. Хотел бы получить полное собрание ваших сочинений.
А за обедом он пошатнулся и умер, так же скоропостижно, как в свое время, в его же годы, умер его отец, тоже страдавший пороком сердца.
На высокой горе, точно средневековый замок, красовалась трехэтажная обширная дача Фальковского с башенками и балконами, с которых открывалась величественная панорама на лесные дали, горы и озера. Внутри дома было уютно и красиво. У Фальковского была богатая библиотека. И эта обширная читальная зала была любимой комнатой Леонида Андреева. Здесь же висел большой, прекрасно исполненный масляными красками портрет Леонида Андреева, написанный им самим в зеркало. А рядом с библиотечной была большая комната со стеклянными стенами. Нечто вроде ателье фотографа. В этой комнате и покоилось тело писателя до его погребения."

Л. Андреев был знаком с Ф. Н. Фальковским с дореволюционных времен. На фотографиях группы участников чествования литератора Федора Николаевича Фальковского после банкета в его кабинете и гостиной можно заметить на стене Андреевскую копию офорта Гойи (на фото в кабинете) и самого Л. Андреева (на фото в гостиной во втором ряду четвертый справа). Сам Фальковский, вероятно, на этих фотографиях сидит в центре вполоборота к фотографу. Фотографии были сделаны К. Буллой и датируются в ЦГАКФФД СПб 1912-1913 гг. Скорее всего, сделаны были они в 1913 году, когда Ф. Н. Фальковский задумал и осуществил, правда не надолго, проект нового театра. История этого проекта, в котором был задействован и Л. Андреев, описывает Георгий Зуев в книге "Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья":
"В 1910 году предприниматель и режиссер Федор Николаевич Фальковский арендовал на десять лет в доме Гартонга [наб. р. Мойки, 61] помещение бывшего «Нового театра» с правом его капитальной перестройки. Новый арендатор предполагал организовать здесь оригинальный столичный театр необычного нового типа, нареченный будущим руководителем и владельцем довольно зловеще - «Пиковая дама».
Опытный театральный постановщик Федор Николаевич в те годы являлся довольно уважаемым специалистом В театральной среде и уверенно приступил к реализации своего проекта - открытия в Северной столице и впрямь весьма необычного Театра миниатюр. Для этого он потребовал снести верхний ярус «Нового театра» Яворской в концертном зале Кононова и обустроить на его месте комфортабельные ресторанные кабинеты, из которых открывалась яркая панорама сцены Театра миниатюр. Старый зрительный зал превратили в оригинальную гостиную в стиле Людовика XIV, меблировав ее стилизованными ресторанными столиками и соответствующей модной комфортной мебелью, среди которой выделялись удобные полукруглые кожаные диваны.
В типографии отпечатали составленную Фальковским программу представлений Театра миниатюр, совмещенную с обеденной картой ресторана дорогой гостиницы «Регина». Согласно программе, до 12 ночи посетителям ресторана демонстрировались «художественные миниатюры», а после полуночи открывалось кабаре, и партер-гостиная в это время превращалась в театральный ресторан. После 3 часов ночи театральное действо продолжалось при открытых дверях интимных кабинетов ресторана.
При формировании труппы театра Ф. Н. Фальковский стал получать письма от различных знаменитых деятелей российского театра с просьбой принять в его новый театр тех или иных актеров. Так, режиссер Вс. Э. Мейерхольд в двух своих письмах лично просил Ф. Н. Фальковского принять в его труппу двух актеров. Одной из них тогда оказалась артистка В. Веригина, близкий друг семьи А. А. и Л. Д. Блок. В письмах Всеволод Эмильевич всесторонне характеризует своих протеже и объясняет, почему им было бы желательно работать в труппе Фальковского.
После завершения перестроечных работ театр наконец торжественно открыли. В ярко оформленных цветных афишах, расклеенных по всей столице, вниманию петербуржцев предлагались первые спектакли нового театра «Пиковая дама»: «Символическое представление Леонида Андреева «Дурак"», водевиль поэта Михаила Кузмина «Феноменальная американка» и положенная на музыку былина А. К. Толстого «Алеша Попович».
Актеры на сцене лицедействовали, музицировали, пели и танцевали, но зрители, поглощенные обильной изысканной трапезой и деликатесами, громко вели друг с другом веселые беседы, запивая остроумные громкие тосты шампанским. Автор идеи оригинального комплекса, соединившего театр с первоклассным гостиничным рестораном, и режиссеры театральных постановок, естественно, возмущались и громко нелицеприятно высказывали свое неудовольствие. Присутствовавший на одном из подобных «комбинированных с трапезой спектаклей» журналист, драматург и известный литературный критик Н. Шебуев, вернувшись с просмотра, той же ночью с возмущением написал разгромную статью: «Открылся новый театр „небывалого" в России типа - со столиками. И сразу выяснилось, что этот тип не только небывалый, но и невозможный. Лязг ножей, звон посуды и громкое чавканье жующих ртов вычеркивали один за другим номера программы. Авторы, которые пришли послушать свои детища, попавшие в кабаре, недоумевали в обиде, досаде и стыде за себя и антрепренера. Часть из них обратилась с протестом, требуя запретить ставить их произведения в момент еды.. Мы не видели и не слышали ничего, кроме „трапезы", превратившейся в тризну по убиенным авторам. И я там был. И я убиен (во втором отделении кабаре шел номер самого критика Шебуева „Ванька-Встанька". - Г. 3.). Впрочем, я заметил прекрасные декорации М. П. Бобышева, интересные танцы Икара, остроумную миниатюру Л. Андреева „Дурак". По сбору всех частей открытие могло быть блестящим. Несомненно, все это разъяснится, и театр, несмотря на свое зловещее название, восстанет. Почему, на самом деле, „Пиковая дама", а не „Пиковая мышь"? Символом чего, как не несчастья, является „Пиковая дама"?».
31 декабря 1913 года в театре «Пиковая дама» состоялась встреча Нового, 1914 года, названная в пригласительных программах «Красным балом». Текст приглашения уведомлял каждого гостя о том, что «лицам, у которых в туалете не будет ничего красного, предложат восполнить этот пробел за страх и риск дирекции». В газете «Обозрение театров» опубликовали информацию о «Красном бале» в театре «Пиковая дама», указав, что публике будут представлены «обновленная программа, остроумные шутки, экспромты и каламбуры». Съезд гостей назначался к 10 часам. Многие недоумевали, почему новогодний бал решили окрасить в красный цвет. В канун кровавой и драматической Первой мировой войны этот зловещий цвет, оттенивший лица гостей, внезапно оказался неким предвестником страшных событий в истории Российской империи.
Через десять дней после необычного «Красного бала» новый театр «небывалого в России типа - со столиками» режиссера Ф. Н. Фальковского «Пиковая дама» прогорел.
Попытка предпринимателя и режиссера Ф. Н. Фальковского возродить свое детище завершилась неудачей. "

Фальковский после революции жил на даче в Финляндии, в 1921 году опубликовал в газете "Путь" рассказ о послереволюционной жизни в Мустамяках. В той же газете в апреле 1921 года опубликовано объявление о продаже дачи.

В 1922 Фальковский был выслан в Россию за просоветскую позицию. Газета "Новая Русская Жизнь" в январе 1922 г. сообщала:
"Гельсингфорсский полицеймейстер предписал Фальковскому оставить пределы Финляндии в течение четырех дней. «Ильталехти» ссобщает, что Фальковский на это заявил, что он не в состоянии в такой короткий срок привести в порядок свои дела, так как у него здесь «большое дело», и служащих целых 300 чел. Кроме того, у него имение в Мустамяках, куда он и просил разрвшения поехать. На это полицеймейстер заявил, что большевики не дали финляндской эвакуационной комиссии в Петрограде более 24 часов для приведения в порядок своих дел и поэтому он должен оставить Финляндию в указанный срок. Фальковский едет в Сов. Россию. Высланный ранее Горданский и Гейнце выехали в Сов. Россию во вторник вечером."

В Петрограде/Ленинграде Фальковский работал в управлении культуры Ленгорисполкома.
В 1930 г. Фальковский был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. В апреле 1930 г. приговорен к заключению концлагерь; готовилась отправка его в Соловецкий лагерь особого назначения. В знак протеста против приговора объявил голодовку. Умер в 1942 г.

Согласно финским источникам жена Фальковского Евгения Алексеевна осталась жить одна на даче в Неуволе и в 1930-х годах продала ее Юхо Кярня. Объявления о продаже "Утренней зари" появляются в финских газетах уже в 1927 году.