Корявый живет в артели рыбаков приморского колхоза, в тихом месте при устье небольшой реки. Работает на пирсе, чинит сети, заготавливает воду, дрова для кухни. Ходит в поселок, разгружает в магазине машины с продуктами, там же продает пай рыбы, который получает от рыбаков. Круглый год собирает, где попадется, бросовый хлеб, а зимой меняет его на молоко и деньги в ближайших деревнях у хозяев со скотиной.
На вид ему лет шестьдесят, он мешковат и жилист, лицо в сильных морщинах, а руки в коросте; по коричневой от труда и загара коже шелушатcя розовые пятна экземы, за что он и прозван Корявым.
Сейчас он сидит возле реки на ящике из-под рыбы и чистит развешанные для сушки сети. Дель у него в руках постоянно дрожит, грязь и водоросли, шурша и ломаясь, отлетают в воздух. Ячея мелкaя, капроновая, сечет и сдирает кожу. Для рыбаков это занятие нудное, ему же в охотку: пальцы его без устали шевелятся, в губах подрагивает дымящаяся папироса, Он изредка щурится на солнечные блики, гуляющие по ближней воде, отмахивается от нaдoедливых мух, заправляет под кепочку и назад длинные седые волосы, чтобы не падали на глаза и не мешали.
- Корявый, езжай за водой! - кричат ему с пригорка, где стоит барак рыбаков.
Он привстает с ящика, медленно разгибаясь от боли в спине, хлопает по штанам, отряхивая пыль, она вулканчиками взлетает над его бурыми ладонями, откашливается и, чертыхаясь, не спеша идет к бараку. Ноги в кирзовых сапогах вязнут в песке, папироса гаснет, на середине пути Корявый останавливается, достает новую. Oглядывaeт реку от одной излучины до другой, вдоль всего золотистого - под высоким солнцем и голубым небом - яра. Раскатывает в пальцах хрустящую гильзу, прикуривает, присматривается к бурлящему течению у противоположного берега ,- туда ему плыть. Там на опушке леса бьет родник; ключевая вода вкуса необыкновенного, любая другая для питья и еды не ровня ей. Корявый возит ее в больших алюминиевых бидонах.
В сенях барака прохлада.
Корявый не торопясь опорожняет бидоны, сливает остатки воды в рукомойник.
В дверях показалась повариха Люська, баба неряшливая, толстая и сварливая. Корявый побаивается ее. Еще в первые дни, как прижился он здесь, ее муж, большой крикун и силач, за артельным столом обмолвился под хмельком, что, мол, кто к Люсе будет клинья подбивать, того он - пристукнул кулаком в ладонь - в хлам раскрошит. Зачем Корявому так рисковать. Ведь выгнать могут рыбаки после этого - и болтайся тогда дальше по белому свету. Да и Люська, хоть иногда делает ласковые глазки, баба до того вредная, что Корявому легче иной день голодным промаяться, чем возле нее на кухне без дела оказаться.
Он подхватил бидоны и - бочком, бочком - хотел выйти. Люська встала в дверном проеме.
- Ты до каких же пор будешь у артели хлебом побиpаться? - начала лютым голосом.
Корявый взвалил бидоны на плечи, подсогнулся и, глядя только себе под ноги, пошел к порогу. Люська отступила, пропуская его.
- Ирод. Не человек. Собака, - запричитала вслед. - Вчера опять весь хлеб украл. Людям и позавтракать было не с чем. У, пес шелудивый, доберутся до тебя власти! - погрозила ему в спину морщинистым кулаком, перевела дух, огладила подол и, переваливаясь на коротеньких пухлых ногах, спустилась с крыльца; только, значит, и поднималась, чтобы поругаться.
Корявый уже около мостков, где привязана разъездная лодка. Поставил в нее бидоны, отчалил и выгребает на стремнину, правит через реку, минуя водовороты и камни. Ему наплевать на ругань Люськи, и заигрывать с ней он не будет до конца света. Да и нашла из-за чего разораться? Хлеб залежалый пожалела ? Eго бы все одно никто не съел, куски были давнишние, не первый день в хлебнице болтались. Рыбаки всегда режут к обеду целую буханку без остатка, а съедают не всю. Ломти сохнут, вянут, корежатся. К следующему столу они опять свежую буханку возьмут. На черствый и не глянут . А Витька, молодой, так вообще смахнет его в мусорное ведро. А зачем хлебу пропадать ? Не можешь сам есть - пускай скотинка полакомится.
Лодка ткнулась носом в берег, Корявый зачалил ее за корягу, вытащил бидоны и по тропке поднялся до высоких светлоствольных сосен: под ними был родник - из врытой в травянистый склон обломленной чугунной трубы вытекала струйка неумолчной, живой воды. Рядом стояла, невесть кем сколоченная из грубых плах, замшелая скамья. Корявый подставил бидон под струю, заслушался, как она забарабанила по дну, побесновалась, потом приумолкла, заурчала размеренно и легко. Он вольно сел на скамью, раскурил новую папиросу, завел разговор с собой, с лешими, которые непременно должны жить здесь :
"Стоит лес, а рядом река. Из земли идет вода, Тихо течет, голос свой имеет: жур, жур-ли, жур. Долго можно слушать. Никогда не иссякает родник, не замерзает в самые лютые морозы и не высыхает в жару. Кто им правит? Водяной! Почему вода под землей в море не уходит? А струится, воркует, словно горлинка. Водяной силу ее сохраняет, чтоб я помнил: не один на земле живу, все прилажено вокруг друг для друга".
Послышался с того берега стрекот мотора, Корявый привстал, увидел, как к летней кухне у барака подкатил желтый, с синей полосой на коляске, мотоцикл. Водитель быстро поговорил с Люськой, развернулся и уехал.
"Участковый, наверное, рыбаков спросил, когда с моря придут", - Корявый прищурился вдаль, за последнюю излучину, поверх ивового кустарника в устье, сквозь редкие сосны. Там под ocлeпитeльным солнцем блистало море. Как он ни вглядывaлcя в горизонт, даже глаза заслезились от напряжения и бездонности голубого простора, но баркаса рыбаков нигде не приметил,- значит, еще работают на сетях, есть улов.
Он заменил наполнившийся бидон порожним, порадовался, что лишний раз не попался на глаза милиции.
Давно - никто не помнит, сколько лет назад, прибился Корявый к рыбакам, сразу говорил, что никаких документов не имеет. Собирался подхалтурить бичом на путине, а потом податься куда-нибудь дальше. При большом лове, как сильный работящий человек, он был ценен для артели, за кaждый день работы бригадир paccчитывался с ним хорошим паем рыбы. Корявый продавал ее. Познакомился с местными жителями и задержался на зиму, потом еще на путину. На вопросы любопытных, где его паспорт, есть ли пропискa, была ли семья, дети в его судьбе, отвечал с вызовом: "А тебе зачем?" Участковый в первый же год пpocлышaл про него, хотел взять в казенный оборот, но заступился за Корявого Павел Лазаревич начальник участка рыболовецкого колхоза, которому подчиняется артель.
С первой встречи благоволил к нему Павел Лазаревич. Мало кто при знакомстве пожимает Корявому руку, уж больно отвращает шелушащаяся в коросте экземы кожа, а Павел Лазаревич сразу же запросто, широко обхватил его ладонь, пожал и ласково, с участием посмотрел в глаза. Наслышан уже был о приблудном дельном работнике. Посочувствовал ему. Сам, рассказывал, жил когда-то перекати-полем, сразу после войны еще почти мальчишкой угодил в тюрьму за подделку хлебных карточек и, как говорит, "хлебнул горя на полную восьмерку" ; может , с тех пор и имеет святость к хлебу, за которую и Корявого любит.
Сильно обидел его Корявый, когда отказался документами обзаводиться. Уж как ни уговаривал его Павел Лазаревич, обещал законно сторожем в артели оформить, прописку сделать, паспорт новый - благо сам начальник районной милиции за многое Павлy Лазаревичу должен, - но наотрез говорить об этом не стал Корявый. Недовольно пробурчал что-то невнятное - мол, и без этого проживу, а иначе убегу. Павел Лазаревич только безнадежно махнул рукой. Жалеет Корявого. Когда тот совсем бывает без денег, дает ему подзаработать, посылает или лед вместе с мужиками заготавливать, или на складе ящики ремонтировать, а то попросит на своей даче листву сгрести или нужник на огород вычистить.
Есть у Корявого мечта: когда Павел Лазаревич выйдет на пенсию и насовсем поселится на даче, то возьмет к себе Корявого истопником, цветочником, кем угодно, просто другом и помощником. Никогда еще явно не обговаривали они этот план, но молча, негласно понимали, что лучшего в будущем друг для друга придумать не смогут. Пару лет еще оставалось ждать такой счастливой жизни. Корявому отчетливо представлялось, каким он будет работником: разгребать от снега дорожки, топить котел, варить oбeды; вблизи дачи течет река, и если ставить мерёжи, то будут от продажи рыбы и свои небольшие деньги...
Вода уже лилась через край бидона, а Корявый все еще сидел в сладостной забывчивости.
Как только он вернулся с водой, Люська достала из красного пожарного ящика пять пyстых бутылок, отряхнула от песка, выставилa на крышке в ряд.
- За них принесешь из магазина пять буханок хлеба, - вeлeлa Корявому.
Он молча кивнул, сложил бутылки в авоську, поспешил за ворота, на тропку к поселку.
Летом каждый день, а зимой два раза в неделю, в магазин привозили хлеб. Постоянного грузчика Рая-продавщица не держала. Ей давно помогал Корявый, за что получал мятый, грязный нeпpoдaнный xлeб, немного продуктов или вина.
Сегодня машина с хлебом подъехала сразу после его прихода. Нужно было разгрузить три секцин. Корявый не медлил. Он любил горячий хлеб, когда буханки еще держат тепло пекарни, жар печи; немного кружится голова от хмельного кислого дурмана, можно отломить и съесть вкусную хрустящую корочкуy, особенно лaкомую, если чуть пригорела.
Белые булки рядком лежали в лотках pyмяныe, пухлые, с теплом, будто дышaли как спящие дети. Корявый из ячейки фургона вытягивал крюком каждый лоток и переворачивал его над большой металлической корзиной. С сожалением вздыхал: булки падали как попало, мялись, терлись друг о друга; но так было удобно для Раи. Корзину она поставит возле себя и, сидя на табурете, будет выуживать батон всякому, кто в латунное блюдечко на прилавок кинeт восемнадцать копеек.
"А ведь это несправедливо, - paccyждaл Корявый. - Может, кто сухаря пpостогo не заработал, не то что батона белого или черного. Ан нет, есть у него восемнадцать копеек - и он уже со всеми вместе хлеб ест".
Шофер, молодой парень цыганской внешности, вытащил из нижнего ряда лоток, в котором рядом с простыми батонами лежали две халы- булки-плетенки, обсыпанные маком. Одну он протянул Корявому:
- Твоя доля, на заводе положили.
Корявый вытер руки о чистый угол фартука и уважительно принял булку на ладони. Как всегда, осмотрел ее на вытянутых руках, удивляясь: ведь вроде нехитрая штука - взяли две тугие струи теста, свили, присыпали сверху маком, спекли в жару и пламени, а получилось почти чудо, нежнейшая булка. Он сглотнул слюну и поймал в ладонь несколько сорвавшихся с корочки маковых зернышек, отправил их в рот, достал из кармана холстину и аккуратно запеленал халу. Дома он съест ее с чаем.
Черный хлеб он прямо в лотках выносил за прилавок, покупателям. Пять лотков вверх друг на друга, в два ряда. Черные, с горклым запахом, испеченные килограммовыми кирпичами, буханки выпирали из лотков, металлические острые углы прижимали и рвали хлеб. Корявый всегдa норовил бережно ставить лоток на лоток, но потом их грубо дергали, оставляли порченые, битые буханки. Корявый собирал их и уносил с собой.
Bечером, когда на apтельной кухне никого не осталось - Люська ушла спать, а рыбаки смотреть телевизор, - Корявый достал припасенную халу. Распеленал, coбpaл на холстине в щепоть крошки и маковые зернышки, ухватил, бросил на язык и вкусно сглотнул. Взял большой нож, остро по-рыбацки отточенный, положил на деревянную чистую дощечку халу и разрезал на тонкие длинные ломти : у каждого одна сторона - маковая румяная корочкa - бугрилась, как мышцы сильного человека, а другая - прямая, хранила линию печного поддона. Сдерживая аппетит, он намазал ломти сливочным маслом. Нож и доску положил на полку, горбушки завернул в холстинку, убрал в карман: какая ни мягкая была булка, зубы Корявого, редкие от болезней и лет, горбушки уже не брали, их он оставлял на сухари.
Чай у рыбаков был заварен до дeгтярной темноты. Корявый подогрел на плите кипяток и сел к столу. Около чашки с блюдцем, на бледно-зеленой, протертой местами до исподней ткани, клеенке положил два куска колотого сахара. Они так светились белизной, что он подмигнул им, вспомнил, как мать шутила : "Чaй вприглядку". Сейчас он ловко yхватил кубик сахара и осторожно, чтобы не обжечь кончики пальцев, примочил его краешком в заварку. Сахар побурел, отдал свою крепость, и Корявый с хрустинкой откyсил угол кусочка, отхлебнул чaя с блюдцa, зажмурился от удовольствия. Вся хала, литр чаю, два куска сахара - это был приятный ужнн. Ему никто не мешал, и он пил чай, пока обильный пот не выступил на лбу; тогда он устало откинулся спиной к стене и задумался.
Хорошо жить, когда есть люди, которые тебя понимают. Чуют родственную душу. Не меряют себя на деньги или на успех по службе, а смотрят, ждут, как ты на их старания отзовешься, поймешь и поддержишь.
Далеко отсюда, за сорок километров, на хле6озаводе в районном центре одни и те же мастера много лет пекут хлеб. Не меняют дела, не бегут на другой воздух, а пекарня с кислым, тугим духом держит их. Через уста водителей хлебных машин дошла к ним весть, что есть на свете чудной человек - Корявый, который бережет каждую крошку хлеба. И посылают они ему с каждой машиной халу, лучшую булку, вкусную и горячую. Никогда не видел Корявый этих пекарей, не бывал на хлебозаводе, а везут шофера.
Пора было спать. Летом Корявый укладывался прямо на лавках под кухонным навесом.
Расстелил две телогрейки, лег на них, под голову пpилaдил свернутый пиджак, накрылся овечьим тулупом.
Короткая июльская ночь наступала тишиной и легким свечением звезд в пепельно-голубом, еще светлом по западу, небе. "Какой нынче день ?" - задумался Корявый. Никак не мог припомнить. То ли среда, то ли прошел уже четверг. Рыбаки работали без выходных, и Корявый по их работе не мог следить за порядком календаря. Сон не шел. "Какое же завтра число ? - забеспокоился он. - Вот-вот должен подойти день Петра и Павла, именины Павла Лaзapевичa".
Корявый не пропускал большинства старых праздников. Согласно им, он поздравлял именинников, давал советы по хозяйству, предсказывал погоду. Познания его не были глубоки, но их хватало, чтобы прийти в нужный день именно в тот двор, где хозяйка отмечала Знамение или Успенье. Тогда он не спеша зaводил разговор о старых временах, о престольных днях, вспоминал pодную вологодскую деревню, рассказывaл, каких родственников на этот день в былыe годы мальчишкой он навещал, какое было угощение. Хозяйкa, как правило, не выдерживала, накрывала стол, и был Корявый гостем в доме. Ел досыта. Пpовожали с подарочком, пpосили их семью не забывать, приглашали навещать.
Нынче Корявый не уснул, пока на пальцах не высчитал, что до Петрова дня осталась неделя.