Старые дачи::Дачники

Содержание: Е. В. Смирнова. Раяйоки. Финская дорога от железной дороги к югу А. Старков. Леонид Андреев - художник-живописец А. Старков. Трагическая судьба дома Л.Н. Андреева в Ваммельсуу К. Отраднов. О дореволюционных дачниках поселка Тарасово Баронесса Мария Дмитриевна Врангель. Моя жизнь в коммунистическом раю Рецепты из детства Е. В. Смирнова. Санаторий благотворительного общества последователей гомеопатии Е. В. Смирнова. Два храма сестрорецкой дачной местности Е. В. Смирнова. Лахта-Горская. О проекте Стенбок – Ферморов Ю. Пляшкевич. Дача Бартольда в Карисалми Т. С. Гомонова. Павел Петрович Марсеру Е. В. Смирнова. Сестрорецкое Заречье. Дело о границе Е. В. Смирнова. Сестрорецкое Заречье. Дорога к Храму Из воспоминаний генерала К. А. Гольтгоера Е. М. Травина. Келломякский дачник М. Д. Шихин Е. В. Смирнова. К 100-летию со дня смерти Г. Ф. Эйлерса Три дачи в Келломяках. Лоховы, Андреевы, Духновские История семьи Радловых в дачной переписке К. И. Шафрановский. Воспоминания о протоиерее К. И. Ветвеницком и его даче в Терийоках Е. Травина. Николай Иосифович Блинов. Место жительства: Куоккала, собственный дом О. Аникина. О писателе Евгении Чирикове и его даче в Келломяках Е. В. Смирнова. Знаменитые дачники. Садовод Г. Ф. Эйлерс Е. Каппер. Наша дачная жизнь в Зеленогорске Е. В. Смирнова. Усадьба М. В. Крестовской Мариоки: "Луной был полон сад..." В. И. Карлик. Терийоки. Шитовы, Шитовская улица Купец 2-й гильдии Семёнов Сергей Терентьевич Е. М. Травина. Архитектор Гавриил Барановский. Годы жизни. Священник Григорий Иванович Сандин Дача семьи Кербер в Куоккале С. Ренни. Дачники Куоккалы. Из фотоархива Нины Матвеевой – Сёдерманн – Смигельской П. Корвенкюля. Об истинном владельце "дачи Воронина" в Метсякюля (п. Молодежное) Дневник неизвестной барышни. 1907 год Дачники на фотографиях

Ю. Пляшкевич. Дача Бартольда в Карисалми

Когда решаешься поведать историю, возникает сомнение, некая заминка в самом начале.
Где же оно, начало истории?
Такое огромное количество вариантов, узлов скомбинированной последовательности.
Но эта история не всеобщая. Она частная.
В какой-то степени интимная, но остро жгучая, как тайна про ослиные уши, моя личная история, которая началась сто лет назад в доме Бартольда, на станции Карисалми, в половине пути той железной ветки, которая идет от Выборга до Иматры.

 

Из книги Н.В. Тагеевой «Из прошлого» /О Финляндии и семье Бартольд/ (Москва, 1976 г.):

“Однажды мама пришла со станции куда ходила каждый вечер за почтой и сказала, что у неё было новое знакомство. За почтой, как и она, приходил человек с седоватой бородкой, сегодня они разговорились. Оказалось, что он новгородец и уже второй год живет в Карисальми, близко от станции. Живет в усадьбе Бартольдсилле, сторожит её, так как владельцы, его родственники, сейчас живут в Париже, они эмигранты. Он рад познакомиться с нами.

Александр Иванович Якшин стал нашим частым гостем. Это был простой, весёлый и очень добрый человек. Вскоре начались и наши походы в гости к Александру Ивановичу.

Тагеевы - Вера, Надя, Леня и Соня. На обратной стороне фотографии - дарственная надпись с детскими ошибками, в том числе и в фамилии А.И. Якшина

Большой дом стоит на площадке высокого склона к озеру. Внизу у самого озера ещё один дом, поменьше, но тоже в два этажа, с крутой лестницей, идущей прямо к озеру. Несколько правее на каменистом мысу стоит баня, на втором этаже её одна большая комната с балконом.	Малый дом и баня ярко окрашены, красно-зелёные. Они очень живописны на зимнем фоне. Вся усадьба имеет романтический и даже несколько загадочный вид, когда из окна вагона неожиданно открывается озеро и постройки на его берегу.
Лето на даче Бартольда, 1915 год	Лида Бартольд и братья Фейты, лето 1915 год

Из усадьбы Бартольдов на лодке можно было проехать мимо острова Пирог - круглого, сплошь заросшего лесом, на наше озеро. Это занимало не больше 10 минут. За Мемертом виднелась дача Селина, берег здесь представлял сплошную покатую голую скалу - бараний лоб. Затем склон снижался и переходил в песчаную косу, поросшую лесом. Здесь на озере стояла дача Хельстрёма.

Прошло лето 1912 года. однажды поздней осенью Александр Иванович объявил нам, что получил письмо из Парижа с известием, что семейство Бартольд скоро приедет в Карисальми. Они решили насовсем покинуть Францию и возвратиться в Россию.

В один темный осенний вечер Анна Ивановна с дочерью Лидочкой и средним сыном Женей пришли к нам познакомиться. Мы сидели в большой столовой, Анна Ивановна не сняла шляпу, считая, что визит будет кратким. Скоро гости ушли, оставив у нас ожидание продолжения знакомства. Оно последовало в ближайшие дни, когда мы с фрейлейн посетили Бартольдов и прошлись по первому снегу. С Лидой мы сблизились сразу. Дружба - жданная птица, порхала вокруг нас.

Анна Ивановна Бартольд (Якшина), 1913 год	Анна Ивановна (слева) и Александр Иванович Якшины

Бартольды постепенно привыкали к своей новой жизни, частью перенося в неё французские традиции, и знакомясь с новыми условиями здесь, в Финляндии. Всё было ново, главное - это уединённая жизнь в своём доме, почти без окружающих людей. Отец - Федор Владимирович, продумал и руководил новым образом жизни, мать, заботливая и хозяйственная Анна Ивановна, быстро наладила с помощью двух служанок, молодой красивой финки Майи и пожилой немки Эмилии, их новый быт.

Отец был озабочен ученьем детей и установил строгий распорядок дня. После утреннего кофе, мальчики, Серёжа 14-ти лет и Женя 12-ти лет, шли в кабинет, где отец в течение 3-4-х часов занимался с ними по всем предметам. Затем шел черед Лиды. Младший, Володя, похожий на румяное яблоко, ещё не учился.

Старшие мальчики, чернявый долговязый Сергей и румяный блондин Евгений, составляли дуэт, стремительно утвердивший в Карисальми свои новые вкусы, занятия, развлечения: зимой лыжи, хоккей на льду, летом - охоту, рыбную ловлю, далекие походы и поездки на лодке по окрестным озерам.

Федор Бартольд с дочерью Лидой, 1913 год	Дети Бартольд, сестры Тагеевы, братья Фейты, на крыльце центрального дома, лето 1915 год

Лида же в свои 9-10 лет была худенькой девочкой с косичкой тонких волос неопределенного цвета, с желтовато-зеленоватыми глазами и доброй, устремлённой в свои размышления, улыбкой. Она любила бродить в каменоломне над озером, прыгать с камня на камень и мечтать. Она писала стихи. Свой поэтический дар она пронесла через всю жизнь, несмотря ни на что.”

(Полный текст воспоминаний Н.В. Тагеевой «Из прошлого»)

Л. Бартольд - Н.Тагеевой (1950-е годы)	Лидия Федоровна Бартольд, 1957 г.

Я родилась в доме с мансардой, окруженном высокими елями, по краю участка росло с десяток берез и три дуба, орешник, канавка с ландышами, у калитки два больших муравейника, каждый под своей ёлкой, липы, клены, поляна с иван-да-марьей, собака, два кота и кошка, грач Яшка и сойка Зойка, - места хватало всем, можно и заблудиться. Так моя бабушка, Лидия Федоровна Бартольд, реконструировала детскую сказку, построила и насадила на подмосковном земельном участке подобие финской дачи, Бартольдсилле в Карисалми. Я попала в эту историю невольно, просто по рождению.

Я помню как бабушка научила меня читать, посадив за печатную машинку, помню французскую песенку-считалку un, deux, trois - allons dans les bois… помню нежно-голубые скорлупки, яйца скворца, из которых вылупились птенчики, у дрозда такие же, но с пятнышками.

Помню подругу бабушки, седую и черноглазую Надежду Викторовну Тагееву, у неё были смешные собаки - Дамка и Гвоздик. Она часто приезжала к нам.

Старшее поколение долго хранило дореволюционные секреты. История жизни на Карельском перешейке превратилась в нелинейный текст, составленный из сотни вербальных и графических фрагментов: детский дневник, рисунки братьев, журнал Зарницы, издаваемый подростками в 1917 году, тетрадь с юношескими стихами, фотографии, письма.

Зимой 2018 года, через сто лет после того, как Бартольды в спешке покинули свою усадьбу, так и не сумев её продать, я приехала на станцию Гвардейское, вышла на озеро и, держа перед глазами три фотографии столетней давности, нашла всё: летний домик на сваях, баньку на каменистом мысу, крыльцо и фундамент центрального дома. Я взирала на эклектичный пейзаж двадцать первого века и в голове звучал голос моей 14-летней бабушки.

Из дневника Лиды Бартольд:
«Мне почему-то пришла охота пофилософствовать. Как странно, что всё проходит и никогда не возвращается. Может быть, — и даже не может быть, а наверное — что я через несколько лет или месяцев буду перечитывать эти слова и думать о том времени когда я их писала, и удивляться, что тогда это было «теперь», а будущим — то что сейчас «теперь»… Нет, я этого не могу объяснить словами, но я это чувствую. Другим, конечно, кажется вполне естественным, что время идёт, а не стоит на месте, но я этого не могу как-то понять. Будь здесь Сергей или Женя, он с ироническим видом отнес бы это к моим исключительно низким умственным способностям, но я знаю, что это не так. Иногда мне кажется, что времени не существует; что, по где-то слышанному мной выражению, которое я раньше не понимала, но теперь понимаю — время и пространство суть только условные формы мышления. Может быть не существует ни прошедшего, ни будущего. Может быть, время такое же условное понятие, как «верх» и «низ»; в межпланетном пространстве не существует ни верха, ни низа; он существует лишь смотря потому, откуда смотришь. Также и в нашей жизни: время существует лишь смотря по тому, где в каком периоде жизни земли ты сам находишься. Если ты живешь в XV веке, то для тебя именно этот век будет «теперь»; если же ты живешь в XXXV веке, то «теперь» для тебя будет именно тогда. Наша солнечная система несется по бесконечному пространству. Кто может сказать, вверх или вниз она летит? Также и время. Позади нас — вечность и, впереди — тоже вечность; можем ли мы нестись от одной вечности к другой и утверждать ещё, что мы подвигаемся? Это нелепо! Но нет, больше я не в состоянии писать. У меня болит голова от нахлынувшего роя мыслей, которых я всё равно не сумею передать; у меня уже, кажется: что называется «ум за разум зашёл», и из опасения, что мой дневник окончательно превратится в «Записки сумасшедшего», я на время кладу перо.
Лида Бартольд, 13 июля 1918 года, Карисальми.»

Из книги Н.В. Тагеевой «Из прошлого» /О Финляндии и семье Бартольд/ (Москва, 1976 г.):

«В 1918 году, когда Финляндия отделилась от России и по улицам Выборга маршировали маннергеймовцы, перед Федором Бартольдом снова встал вопрос: куда? Можно было уехать в Швецию, можно было остаться в России, но так или иначе, Карисальми нужно было покинуть, с ним нужно было разлучиться. Он решил остаться в Росии, и для семьи Бартольд началась новая трудная жизнь.

Судьба человека во многом определяется уже с детства. У Бартольдов детство прошло вне России. Для всех детей этой семьи Карисальми на всю жизнь осталось Страной обетованной, которую они потеряли. Володя женился на финке и этим иллюзорно сохранял связь с Финляндией. Сережа и Женя искали подобие этой страны в лесах, озерах и скалах русской Лапландии, Кольского полуострова, в Хибинах. Сережа занимался там охотой и охотоведением. Женя, наиболее целеустремленный из братьев, рисовал природу Кольского полуострова и был инструктором на базе в Имандре. А Лида, для неё жизнь в Карисальми осталась незыблемым пределом. Она никогда не ступила бы больше на землю Карисальми, чтобы не нарушить воспоминаний о самом счастливом времени своей жизни»

 

Лида Бартольд вела подробный дневник с декабря 1913 по август 1918 года, последняя запись в нем - прощание с Карисальми. Дневник дочери, вместе с другими семейными реликвиями, Федор Владимирович Бартольд оставил в Выборге на хранение доверенному человеку. Забрать смог только в 1925, когда работал в Торговом представительстве СССР в Гельсингфорсе.

По дневниковым записям можно восстановить список людей, связанных с дачей Бартольда, это гости, соседи по станции, жители Выборга. Мне хочется опубликовать этот список, как исторический узелок, нити которого тянутся к общей истории России на рубеже XIX-XX веков.

Постоянные жители
Федор Владимирович Бартольд (1873 С-Петербург - 1930 Петрозаводск) - журналист, социал-революционер
Анна Ивановна Бартольд (Якшина) (1875 Белозерск - 1942 Ленинград) - социал-революционерка
Александр Иванович Якшин (? Белозерск - 1920 Москва) - революционер-народник
Сергей Федорович Бартольд (1899 Новгород - 1942 Усть-Вымский ИТЛ) - боксер, проводник по Хибинам
Евгений Федорович Бартольд (1900 С-Петербург - 1942 Онеглаг) - художник
Лидия Федоровна Бартольд (1904 Ярославль - 1974 Московская обл.) - в замужестве Пляшкевич
Владимир Федорович Бартольд ( 1907 - 1942)

Соседи
Семья Тагеева В.Л снимали в 1912-1913 году дачу Мемерта в Карисалми, в 1915 дачу в Кавантсаари
Тагеев Виктор Леонидович (1873 - 1916) - инженер путей сообщения
Тагеева Александра Николаевна (1883 - 1923)
Вера Викторовна Тагеева (1902 - 1993) в замужестве Семёнова-Тян-Шанская
Надежда Викторовна Тагеева (1904 - 1994) - геолог, доктор наук

Гости
Василий Владимирович Бартольд (1869-1930) - брат Федора Владимировича, востоковед
Мария Алексеевна Бартольд (Жуковская) (1866 - 1928)
тетя Надя из Новгорода, подруга Анны Ивановны Бартольд
Фейт Андрей Юльевич (?1864 - 1926 Москва) - доктор, социалист-революционер
Фейт Анна Николаевна (1867-1929)
Фейт Николай Андреевич (1901- ?) - инженер
Фейт Андрей Андреевич (1903 - 1976) - актёр советского кино
Пешкова Екатерина Павловна (1876-1965) - социал-революционерка
Пешков Максим Алексеевич (1897-1935)
Волжина Мария Александровна - мать Екатерины Павловны Пешковой
Константин Блеклов - студент, друг Макса Пешкова
Кольберг Юлия Николаевна (1880-1938) - социал-революционерка
Гогуа Ирина Калистратовна (1904 - 1989) - дочь Юлии Николаевны Кольберг
Наталия Борисовна Смирнова (1904-1920) - дочь инженера-электрика Бориса Николаевича Смирнова.

Квартиранты
Насоновы (лето 1916)
Орнатские (лето 1918)

Местные жители
Лена - молодая финка, помощница по хозяйству с проживанием
Майя - молодая финка
Эмилия - местная женщина среднего возраста
Коля-сапожник - приходил в 1913-1914 году играть со старшими мальчиками
Лаури - финн, друг и ровесник Владимира Бартольда
Доктор Зундман из Выборга
Клавдия Фокина - подруга Лиды по выборгской школе
Женя Васильева - одноклассница Лиды
Василий Арсеньевич - инспектор в школе
Муск из Антреа - знакомый Ф.Бартольда
Брок из Выборга - доверенное лицо Ф. Бартольда

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

1. Федор Владимирович Бартольд

Федор Владимирович Бартольд, поэт и непутевый наследник "Лампе-банка"Мать Ф.В. Бартольда, София-Эмилия, урожденная Лампе, принадлежала к семье, являвшейся учредителем известного в С.-Петербурге "Лампе-банка", главное отделение которого находилось на углу Невского пр. и наб. Екатерининского канала, в доме, на месте которого позже был построен знаменитый “Дом Зингера” (известный сейчас как “Дом книги”)., несмотря на присущий ему романтизм и возвышенные фантазии, был деловым человеком: организовывал подпольные типографии, бегал из ссылки, финансировал работу партии социал-революционеров, был пайщиком и журналистом газеты "Северный край".

Нет никаких свидетельств о точном времени получения наследства, предположительно, это 1904 год, год смерти матери, Софии-Эмилии Бартольд/Лампе.

В 1904 году Ф. В. Бартольд жил в Ярославле на правах ссыльного, там родилась его дочь Лидия, сам он работал в газете "Северный край". Вероятно, получение наследства открыло для него возможности безопасного проживания за границей.

В семейном архиве есть открытка, датированная маем 1906 года из Мариенбада в Дрезден. Федор Владимирович со старшим сыном Сергеем проходит лечение на водах, а Анна Ивановна с остальными детьми находится в Дрездене.

По семейным преданиям в 1906 году Ф. В. Бартольд был арестован на Финляндском вокзале в Петербурге и отправлен сначала в Кресты, а потом в Архангельскую ссылку, откуда сбежал и на какое-то время останавливался в Карисалми в 1907 году.

С 1907-го по 1912-й годы Бартольды живут сначала в швейцарской, а потом в парижской эмиграции, старшие дети учатся в школе Фидлера, летом семья путешествует по Франции: Сулак, Аркашон, средневековые замки реки Дордонь, Вогезы. Все складывается хорошо, все счастливы, читают запрещенную литературу, катаются на велосипедах, общаются с товарищами по партии.

Неизвестно по каким причинам, по политическим или экономическим, но в 1912 году Федор Бартольд покидает коммуну русских эмигрантов в Париже и возвращается с семьёй на финскую дачу в Карисалми под Выборгом, которую все это время сторожит брат жены революционер-народник Александр Якшин.

Можно предположить, что дача в Карисалми была куплена в 1906-1907 году как сравнительно безопасное место для проживания семьи, но после побега из ссылки оставаться в Финляндии было небезопасно, в январе 1907 ждали рождения 4-го ребенка и всё семейство перебралось в Швейцарию. Сторожил дачу и соответственно дольше всех в ней жил Александр Иванович Якшин.

По возвращению Ф. В. Бартольда в декабре 1912 года из Парижа под Выборг, в Карисалми, по запросу выборгского губернатора фон Пфалера на даче Бартольда был произведен обыск, а сам он был помещен под домашний арест. Выборгская газета "Wiborgs Nyheter" в номере 292 от 16.12.1912 писала: "Вчера утром на вилле русского журналиста Ф. Бартольда около станции Карисалми полицейскими из Выборга г-дами Табано и Хаапаненом (последний - зам. начальника полиции Выборга) был произведен обыск по запросу губернатора фон Пфалера. Причиной для обыска послужило то, что фон Пфалер предположил, что г-н Бартольд не имел права на проживание в России. Г-н Бартольд недавно вернулся после 5 лет жизни в Париже и получил разрешение на проживание в России. После обыска полицейские вернулись в Выборг для прояснения ситуации. Была послана телеграмма в С.-Петербург для получения дополнительной информации, однако вплоть до сегодняшнего утра г-н Бартольд находится на своей вилле под домашним арестом. На следующий день был получен ответ из С.-Петербурга, из которого следовало, что губернатор фон Пфалер выдал ордер на обыск без каких либо оснований.

В автобиографических записках 1947 года Л. Ф. Бартольд описывает, как проходил этот обыск:
"Однажды - это было в первые месяцы моей жизни в Финляндии - к нашему дому подошли два человека с неприятно бесцветными лицами. Неизвестные люди вошли в дом и потом целый день ходили по комнатам, всюду заглядывая. Открывая шкафы и разбирая ящики папиного письменного стола.
- Кто они такие? Что они делают? - шепотом спросила я у мамы.
- Это обыск. - сурово ответила мама, ходившая по комнатам следом за неизвестными с каким-то обеспокоенным, вызывающим видом и разговаривавшая особенным металлическим голосом, совершенно ей не свойственным.
Больше всего в этом непонятном для меня деле меня поразило одно обстоятельство. Люди пробыли у нас долго и, наверное, проголодались. Ведь они приехали из Выборга, а между тем мама, моя добрая милая мама об этом даже ничуть не беспокоилась и не пригласила их ни обедать, ни даже пить чай. Это было непостижимо. Это могло быть только проявлением самой смертельной ненависти. Очевидно, это были особенные люди - враги.
Но к вечеру всё-таки двое неизвестных как-то виновато и на цыпочках , прийдя на кухню, сидели за столом и что-то ели.
- Проголодались, сукины дети, - сказал маме дядя Саша, пробежав своей быстрой рысцой в гостиную и почему-то глядя в сторону. - Тоже ведь служба… собачья. Я им дал там кое-что.
- Дураки, - сказала презрительно мама, - просто несчастные невежественные дураки. Не в них суть. Ты им дай там ещё кофе что ли.
Лена, наша прислуга-финка, молодая девушка с утиным носиком и светлыми глазами, которые в этот день стали похожи на кусочки льда, злобно стукнула медным кофейником о плиту и тоже вышла в соседнюю комнату отвести душу.
- Такой человек не кофе, нет! - сказала она, обращаясь куда-то в пространство. - Такой человек что-нибудь другой надо дать. Так, чтоб он совсем умер.
Как все финны, Лена под северной внешностью скрывала бешеный темперамент.
Я смотрела из окна столовой вслед нашим визитерам, уходившим по дорожке к станции, даже было их как-то жалко. Ведь это должно быть ужасно неприятно - приходить в дом, где на вас так смотрят.
Обыск прошел благополучно: кто-то, оставшийся неизвестным, предупредил папу по телефону о предстоящем визите."

Живя на даче, хозяева Бартольдсилле радушно принимают гостей, на даче есть телефонМеждународный телефонный каталог по Финляндии за 1913 год, стр. 383. : Karisalmi Barthold, Th., journalisti. ЛОГАВ ОЗИ / Т-31, инв.номер 511. Всего в Карисалми на 1913 г. было 12 телефонных номеров.. Отойдя от активной революционной деятельности, Федор Владимирович все свое время тратит на воспитание детей, занимаясь с ними по ежедневному расписанию как домашний учитель. Готовит сыновей к поступлению в Санкт-Петербургскую гимназию, развивает литературные способности дочери.

 

2. Фрагменты из автобиографических записок 1943 года Л.Ф. Бартольд. Описание внутренних помещений дома и окрестностей.

Огромные квадратные окна, открывающиеся как-то смешно снизу, желтые потолки из узких, сходящихся углами, покрытых лаком дощечек. Цветные печи с полочками и барельефами наверху.

Большой как собор, дубовый буфет, второй поменьше, тяжелые дубовые стулья с неудобной прямой резной спинкой в столовой. Большие мягкие стулья, кресла и диванчик на гнутых ножках, с них только что сняли белые полотняные чехлы. Большое почти до потолка зеркало в причудливой узкой раме с полочкой из красного дерева, на полу - серовато-зелёный ковер. Кабинет - зелёное сукно на креслах, диван и письменный стол, пушистый желто-синий ковер, книжный шкаф с заманчивыми рядами толстых книг в темных переплетах с золотыми буквами на корешках. И всюду под окнами - деревья, никогда не видала, чтобы вокруг дома был такой лес. А внизу, под горой, между деревьями блестело что-то светлое: озеро.
[...]

На берегу стоял второй дом, поменьше, - двухэтажная дачка, по фински пестро выкрашенная в зеленый и красный цвета, с белыми наличниками у окон. Она стояла на откосе и ближайший к озеру фасад поддерживали стоявшие у самой воды столбы, между которыми было помещение, где хранилось множество интересных вещей: санки, лыжи, удочки. Над столбами была терраса, с которой спускались лестницы на деревянный мостик с зелеными перилами, стоявший над водой и заканчивавшийся плававшим на воде плотом с двумя зелеными скамейками по сторонам.
[...]

Из сада никуда не выходить, - строго приказал папа, - В саду места сколько угодно, чтобы играть.

В «саду» места было правда, много; сначала можно было даже почти заблудиться. Здесь была настоящая лесная чаща с большими елями и сплошной щетиной молодого ельника, и болотце с глубоким сырым мхом, и валуны в полтора-два человеческих роста вышиной; и отлогий берег с заросшим тростником заливчиками, и круто спускавшиеся в озеро серые скалы, всё что нужно для любой игры.

Но однажды меня слишком настойчиво позвал ручей, бежавший между оградой сада и линией железной дороги. Я оглянулась и вышла маленькой боковой калиткой, и с тех пор приходила сюда каждый день.
[...]

[дядя Саша] Неспособный по натуре к постоянной дисциплинированной работе в роли рабочего или служащего, он был, однако, маниакально трудолюбив и у нас добровольно взял на себя обязанности не то завхоза, не то управляющего. Все возможное и даже почти невозможное для человеческих сил было им сделано, чтобы привести в культурный и организованный вид тот участок дикой, лесистой и каменистой земли, который составлял наши владения. Не все его начинания были удачны и редкое получало признание.

Он устраивал огород, но покупной чернозем, привозимый издалека, чтобы сделать сколько нибудь плодородным тонкий слой скудной земли, чуть прикрывавший гранитные основания, стоил безусловно дороже, чем выращиваемые на нем овощи. Он без конца пилил, строгал, стучал, устраивал

новые помещения и постройки, в которых однако никто не хотел жить, потому что в двух домах и так достаточно было места. Он выворачивал валуны, спиливал вековые деревья, слишком затенявшие облюбованный для каких-нибудь грядок участок, а мы с папой вздыхали о порче пейзажа.
[...]

И все-таки даже финская земля поддавалась понемножку человеческому упорству. Ели, камни, мох ещё властвовали по краям наших владений, а в центре уже пробежали белые дорожки, на клумбах распустились хоть и не очень пышные цветы, под окном вырос куст георгина, простые овощи - морковь, петрушка, зеленый лук - веселыми рядами взбегали по склону холма, на солнечной лужайке среди молодых елочек вызревала вместо дикой земляники душистая Виктория, и даже там, где обычно выплескивали помои, вместо бесполезного лопуха важничал огромными листьями целебный ревень. Подсобные помещения были наконец-то по достоинству оценены пополнениями уток и кур, а нам молодежи, бесконечную радость доставляла прекрасная, ровная спортивная площадка, живописно затененная высокими елями.
[...]

Личными врагами дяди Саши были валуны. Валунов, как и везде в Финляндии, было бесконечное количество, некоторые из них достигали солидной высоты, в полтора-два человеческих роста. Сражаться с такими дяде Саше было не под силу, он только смотрел на них с ненавистью, проходя мимо. Камни поменьше подвергались один за другим его атакам. Трудно, конечно, одному человеку сдвинуть с места камень весом в несколько тонн. Поэтому атака была сложной. Сначала подрывалась земля у края камня, потом подкладывались крепкие бревна-рычаги. Система рычагов была сложной, один крепился за другой, потом прибавлялись третий, четвертый, наконец дядя Саша налегал на последний, мышцы на его плечах вздувались и рубашка на лопатках темнела от пота.
[...]

В общем, это был буквально труд Сизифа, с той разницей, что Сизиф вкатывал свой камень в гору, а дядя Саша катил его под гору - на берег озера. Но количество валунов делало окончание его работы столь же проблематичным, как у его классического коллеги.

И всё-таки гора камней у берега понемножку укладывалась в ровные ряды, промежутки заполнялись мелкими камнями, засыпались щебнем, затем песком, и наконец, около половины камней «береговой линии» выровнялась отличной, широкой и ровной в метр высотой набережной, на которой в ряд встали парники с ранней редиской и салатом.

 

3. Письма Лиды Бартольд Наташе Смирновой, написанные во время гражданской войны в Финляндии

22 февраля/1 марта 1918.

Дорогая Наташа!

Отчего ты так долго мне не пишешь? Я начинаю беспокоиться, не случилось ли с тобой чего-нибудь. А может быть, твои письма не доходят из-за неаккуратности почты. Я даже почти не надеюсь, что мое письмо дойдет до места назначения, и пишу только так, на случай. У вас в Крыму, кажется, происходят беспорядки, большевистские войска сражаются с татарскими, причём обстреливают побережье Крыма, как раз там, где ты. Может быть, ты уехала куда-нибудь дальше из Алупки, и моё письмо, посланное по старому адресу, не дойдет; ну да как-нибудь получишь.

Пожалуйста, милая Наташа, если получишь это письмо, то пришли открытку с уведомлением, что всё благополучно (открытка дойдет всё-таки скорее, чем письмо), а то я ужасно боюсь за тебя. Ты, вероятно, тоже читаешь в газетах о «финляндских событиях» и ужасаешься; но имей в виду, что в газетах эти события страшно преувеличены; никаких кровопролитных боёв в Выборге не происходит, а постреляют раз в неделю из пулеметов (в окна домов, или вдоль по улице, неизвестно для чего) и всё. В Карисальми, действительно, происходят бои, многие дачи разгромлены; но благодаря хорошему отношению к нам со стороны жителей — красногвардейцы нашу дачу не тронули. В настоящее время Карисальми занято красногвардейцами и там сравнительно спокойно. О себе я не могу сообщить ничего нового; по-прежнему скучаю, ленюсь и ничего не делаю. Ничего не хочется как-то делать; отметки в школе делаются всё хуже и хуже. За этот год я уже успела получить две 3+; пятёрки, правда, сыплются во множестве, но скорее так, по инерции, а не за действительное знание. Ну, а ты как поживаешь? Скучаешь, верно, как и я? Скоро ли мы, наконец, увидимся! Тогда уж мне незачем будет скучать. Если получишь моё письмо, то напиши подробнее, как ты живёшь. Как твое здоровье и собираешься ли ты куда-нибудь уехать. Да, еще: сообщи, пожалуйста, адрес Лёли, я его потеряла и теперь не могу ей писать. Я недавно прочитала в газетах, что Малашкиных во время беспорядков в Феодосии обокрали; ты это, наверное, знаешь. Мне ужасно жаль Малашкина (Лелиного отца); просидел 10 лет с в Шлиссельбурге, всю жизнь боролся за народ, и вот ему награда от тех рабочих и солдат, за которых он боролся!

Ну, пока прощай, дорогая Наташа, или нет — до свидания! А помнишь:

…В несчастье грядущим и прошлым живи,
А в счастье живи настоящим!

Того же и я тебе от души желаю, милый, дорогой друг и товарищ! Крепко целую тебя твоя Лида Б.

Извини, что такое короткое письмо! Пиши

 

22 сент. 1918 г.

Дорогая моя Наташа!

Ты не можешь себе представить, как я была рада, узнав, что ты жива и здорова и — что я скоро — ура! — увижусь с тобой! Наконец-то мы можем снова посылать друг другу вести о себе! Это письмо (если ты только его получишь) тебе передаст Борис Николаевич, т.к. сегодня мама узнала его адрес у Мих. Дим. Тушинского, а твой я ещё не знаю, то есть не знаю, есть ли вы уже в Москве или один только Борис Николаевич. Пиши мне, как только получишь это письмо, моя дорогая, ненаглядная Наташа (если ты только не забыла ещё твою Лиду); напиши подробнее, как ты: здорова? Что теперь делаешь? Где живешь? и т.д. Впрочем, тебе быть может, интересно будет узнать что с нами и где мы находимся в настоящую минуту. Итак, я начинаю. Находимся мы в Петербурге, Васильевский остров, 5-ой линии, в доме №36 кв.14; снимаем 2 комнаты у профессора А. Е. Любимова. Собираемся, как только будет возможно, уехать в Москву. Отчего мы очутились здесь — сейчас объясню.

23-е сент.
(Вчера за недостатком времени пришлось оборвать письмо: сегодня продолжаю.)

Мы решили уехать сразу же после занятия Выборга белогвардейцами и расправой этих последних с русскими гражданами. Летом мы распродали мебель и вообще всё имущество — конечно, за бесценок; дачу, впрочем, продать не удалось.

Осенью мы собрали оставшиеся вещи и укатили навсегда из нашей дорогой, хоть и порядком-таки насолившей нам Финляндии. Ты сама, я думаю, можешь себе представить, что чувствовала я, расставаясь с родным гнездом, в котором я прожила всё моё детство, где мне каждый кустик мил и знаком; и когда я, стоя на площадке, последний раз взглянула на наш дом, на наше озеро, на всю эту панораму родных лесов и озер — то мне показалось, что у меня вырвали из груди кусок сердца, и губы мои, сами собой, невольно прошептали «прощай… родина!»

Да и теперь ещё у меня сжимается горло от слез, как только я вспомню этот тёмный лес, весь пропитанный смолистым запахом сосен и елей, и зеркальная гладь озер, и серые гранитные громады, и всё, всё… Ах, уж лучше не писать об этом!

Ты, верно, уже знаешь из газет о всех Выборгских событиях; но не думаю, чтобы газеты были осведомлены так, как мы — очевидцы. Впрочем, когда мы увидимся, то я расскажу тебе обо всём подробно

Даже в нашем мирном Карисальми сколько трагедий создалось на почве этой гражданской войны! Почти около самого нашего дома находится 2 братских могилы, в которых зарыты убитые красногвардейцы; одну даже видно с поезда. В лесу дядя Саша, ходя за грибами, много раз наталкивался на трупы красногвардейцев. Даже мой любимый «Утёс песен», в каменоломне, с которого открывается такой чудный вид на озеро, был для меня омрачен воспоминаниями о разыгравшейся тут трагедии: белогвардейцы потребовали на суд красногвардейца Ниеми, очень симпатичного человека, убежденного социалиста.

Больной, умирающий, находившийся в последней стадии чахотки, он кое-как приплелся на требование. Тогда его привели к «утесу песен», поставили на край спускающегося в озеро обрыва и расстреляли. Труп его был вытащен из озера через 2 дня. Летом мы ещё нашли тут патрон, которым его расстреливали. И я никогда не могла больше взойти на «Утес песен» без мысли о том, что должен был думать этот несчастный, стоя в свою последнюю минуту на этом утесе и в последний раз смотря на расстилавшееся у его ног родное озеро! Но сегодня я опять не успею кончить. Почти нет свободного времени! Итак, До завтра, моя милая, Дорогая Наташа.

 

4. Запись из дневника Лиды Бартольд

26 апреля/9 мая. [1918]

Волнение теперь несколько улеглось, и подводятся итоги событиям последних дней. Русских расстрелянных насчитывается 420 человек, причём убивали людей, не имевших решительно никакого отношения ни к белой, ни к красной гвардии, как, например, реалистов 4-аго, 3-ьго, даже 2-ого и 1-ого классов, женщин, детей, — словом, всех, которых белогвардейцы встречали на улице.

Сергей сейчас пришёл и сообщил, что нашли еще угольный сарай с убитыми русскими; в их числе, по его словам, находится много женщин с грудными детьми; расстрелянных вместе с мужьями. Но больше всего почему-то реалистов. Удивляются, почему не убиты Сергей и Женя; по-видимому, их особенно искали, но не нашли.

Вообще, на этой почве, создалось масса трагедией. Брат Койву, красногвардеец, сошёл с ума и утопился. Все сыновья Хамаляйнена утоплены белогвардейцами. Больной Ниеми, красногвардеец, убит. Обращение белогвардейцев с пленными отвратительное. 12 пленных умерли от истощения. Да, лахтари сумели оправдать свое прозвище.

Но об этом довольно. Теперь несколько слов о себе Я точно постарела на несколько лет за эти дни. Сейчас я просматривала мой дневник и изумилась, до какой степени я была тогда глупа и наивна. Я даже зачеркнула слишком уж глупые слова и фразы. Боже, как я была наивна! И подумать только, что это было какой-нибудь год, два тому назад; а спустя год или два, то, что я пишу сейчас, будет мне тоже казаться наивным и глупым. Как это странно!

 

5. Фрагменты из письма Ф. В. Бартольда сыновьям Сергею и Евгению, конец июня - начало июля 1925 год

Посвящается тем, чьё детство и ранняя юность
прошли под знаком тихого Карисальми…

«Взглянуть на Неаполь и умереть», - вспомнив завет народа-художника и я, едва оправившись от вчерашнего неожиданного, но может быть объяснимого необычайной, сверхъестественной жарой, нездоровья, рискнул съездить сегодня, в ещё большую жару, в Карисальми, от поезда до поезда, то есть всего на 25-30 минут.

Туда я смотрел в одну сторону, сидя на ступенях площадки, обратно - в другую, так что и весь путь мог сравнить с картиной недавнего прошлого…

Разрослось /в производственном отношении/ Тамиссуо со складами Агроса и Халленберга, сообщение с Выборгом поддерживается автобусами, украсилось симпатичной станцией и увеличилось числом жилищ, с легкой руки (ухаживавшего за нашей мамочкой) проходимца-полковника Ивкова «Керстиля», но пустыня каменная хоть и заросла отчасти молодыми березками, продолжает по-прежнему быть дикой и безлюдной. После веселого протока в Тали, по-прежнему текущего не в ту сторону, в которую, казалось бы, ему следовало, до нашего озера ни жилья, ни души… Даже первое смоляное озеро все так же черно и дико.

Но уже напротив нас все искажено и испорчено до безобразия: понастроили три жалких, кое-как собранных из досок «вилл», на которые, впрочем, нашлись тотчас жильцы. У нас, по крайней мере снаружи, больших перемен нет. Забор кругом участка земли, полуобвалившиеся калитки, площадка неизвестно для какой игры предназначенная - все те же, но вся маленькая дача перекрашена в светло-серый цвет и вид её с красными традициями былого не вяжется. Впрочем лестница к пристани все та же и плотик едва держится.

Над стеклянной верандой маленькой дачи - и очень правильно - устроен навес, дабы температура на веранде, выходящей на юг, не превышала как бывало при нас 100 градусов по Реомюру.

На даче нашей и в саду, как мне показалось, очень много народу: вероятно устроили пансион.

На песочке у спуска к озеру, откуда видна вся наша бывшая кормилица-дача я посидел малость в бесконечно-глубоком раздумье о жизни собственной и вашей.

Никто меня в Карисальми не узнал, хотя мне попадались знакомые лица.

Если бы остаться до следующего поезда, можно было бы сходить в Косихин лес и к Хакману, и далее, но у меня вечером назначено свидание с доктором.

 

6. НАДЕЖДА ТАГЕЕВА. "ИЗ ПРОШЛОГО". О ФИНЛЯНДИИ И О СЕМЬЕ БАРТОЛЬД

 

© Ю. Пляшкевич, март 2019 г.
© Публикация terijoki.spb.ru, 29.03.2019 г.

 

Добавьте Ваш комментарий :

Ваше имя:  (обязательно) E-mail  :  (не обязательно)

Добавить

Комментарии

---