|
|
Гр. Джаншиев. "Среди баловней и пасынков природы"
(Стамбул - Монако - Финляндия)
Впечатления и мысли туриста, 1890 г.
Глава VIII. ДО ВЫБОРГА.
Запретил нам Вейнемейнен,
Не позводил друг потоков,
Поколениям грядущим,
Возростающему роду
Перед золотом склоняться
Серебру уступку делать...
И такия молвил речи:
"Блеск у золота холодный
Серебро морозом дышет".
Калевала.
Вступление. Приятная и поучительная сторона поездки в Финляндию. Влияние климата и расы. Стамбул - Финляндия. Финляндские железно-дорожные порядки. Отношение к пассажирам. Малочисленность железно-дорожного персонала. Чистота и строгое соблюдение правил. Курение табаку. Характер финской природы. Бедность. Береза как олицетворение Финляндии. Нечто об Олонецкой губ.
Я мало знаю поездок столь приятных, поучителных, удобных и доступных как экскурсии к финляндским шхерам и озерам, отстоящим от Петербурга всего в каких нибудь пяти - шести часах езды. Что касается первого предиката, то едва ли он требует подробных демонстраций. Истинный любитель природы может и должен любоваться не только этими красиво-изрезанными и меланхолическими скромными сосновыми борами Финляндии, лишь украдкою и изредка могущими наглядеться на эту безконечную зеркальную поверхность чистых, но темных вод, но даже он может и умеет находить своеобразную красоту в засушенных солончаках Астраханской или Бакинской губернии.
Пока есть слух, пока есть зрение,
И впечатление свежо.
Любя природы все явленья
Я говорю с благоговееием:
Все хорошо, все хорошо!
Об удобствах придется мне говорить впоследствии, а сейчас позволю себе отметить лишь одно. По Финляндии вы можете путешествовать в третьем классе, не подвергаясь опасности сделаться жертвою невоспитанности или нахальства соседа. "Черная" публика на столько прилична и опрятна, что ни ваше обоняние, ни ваше нравственное чувство не подвергается ни малейшему испытанию.
Теперь о третьем предикате. Финляндия - страна действительно поучительная и особенно поучительная в смысле социологическом. Было время, когда климатическим и географическим условиям приписывалось несоразмерно большое значение в истории цивилизации. Бокль чуть-ли не одними землетрясениями хотел объяснить всю историю Испании, тогда как за сто лет пред тем Монтескье гораздо глубже взглянул на вопрос и тогда уже предсказывал Испании постепенное падение в силу условий общественного и госуларственного строя ее. История Турции, завладевшей наследием классической древности и так безразсудно им пользовавшейся и пользующейся, может служить новым подтверждением истины, что климат и почва не все значат. После климата чуть-ли не большее еще значение придавалось расе, племенному происхождению народонаселения, при чем мононолия способности к цивилизации устанавливалась только для аристократов индо-европейской расы. Доказательством от противного проводилась та же Турция. Тот факт, чго она так недостойно занимала и занимает благословенную почву классической древности, думали объяснить "неблагородным" происхождением турок, принадлежащих, как известно, к низшей урало-алтайской расе.
Ради того одного, чтобы видеть, как произвольны подобные скороспелые обобщения, стоит съездить в Финляндию. Не даром один из русских писателей так невеликодушно назвал "болотников" финнов "пасынками природы". Да, она их не избаловала! Происхождения они древнего, очень древнего (как известно, среди древнейших памятников человечества, клинообразных надписей, встречаются некоторые на финском языке), но не аристократического, а монгольского. Природа финская одарена... да кому не известно как одарены "финския хладныя скалы" царство "мха, лишаев и болот"! И за всем тем, посмотрите, как сравнительно хорошо устроили финны свою жизнь. Какой получается конграст, когда сравнишь жизнь этих вечных тружеников, шаг за шагом отвоевывающих у суровой природы каждую пядь земли, любящих родину, а пуще всего свободу с их изнеженными сродичами, сидящими или, лучше сказать, возлежащими на гол?бом Босфоре и с тупою покорностью отдавшимися судьбе, предопределившей раз на всегда быть ем? и на том, и на этом свете рабом и объектом чужих манипуляций и начальственной опеки. Там безответный, равнодушный, безправный, неграмотный обыватель, имеющий назначением в жизни - пополнягь казну и армию падишаха, - здесь - свободный человек, никогда не знавший рабства, тоже иной раз кряхтящий от податей, но за то знающий, что в стране есть законы и суды, что они защитят его от сильного, что не одними поклонами и "бакшишем" он должен умилостивить разное военное и гражданское начальство, а может потребовать и его к суду и заставить его понести наказание за нарушение закона. Словом, закон в Финляндии не громкое слово, существующее как красивая вывеска или pium desideratum, зависящий от прихоти и произвола исполнителей, а крупный и реальный фактор в жизни, создающий для власть имущих не одни права, но и обязанности и действительную ответственность, а для граждан не одну обязанность повиноваться за страхь и совесть, но и право требовать от всех не укоснительного применения "не смотря ни на какия персоны", по выражению одного указа Екатерины II, а также уважения к свободе и нравам своим, как гражданина. Словом, если финляндцы согласились отдать власти часть своих прав и имуществ, то за тем чтобы остаться полными хозяевами остатка, т. е. сделаться свободными гражданами. Согласитесь, несколько неожиданно видеть такия явления в области северных сияний, у самого почти полюса, встречать такие сюрпризы, такие продукты европейского еретического свободомыслия правового порядка и притом среди коренных азиатов, среди чистых монголов с весьма заметными выдающимися скулами и не очень-то изящно скошенными глазами.
Если к сказанному прибавить, что Финляндия обладает своего рода "unica" Иматрою, то поездка туда, кажется, будет достаточно мотивированною.
От Петербурга до Выборга всего четыре часа езды. Я выехал из Петербурга в последних числах Августа. Был прекрасный августовский день, один из тех приятных дней, которыми привыкло баловать иногда капризное и краткотечное северное лето в награду за неизменное, но тщетное ожидание с мая месяца наступления "настоящей" хорошей погоды. Под действием тепла и света не по сезону горячего лета, даже холодная и мрачная Нева как будто повеселела. Великолепные переспективы, открывавшиеся по обе стороны чудовищного Троицкого моста с бесконечными рядами дворцов и лесом мачт образовывали картину, подобной которой редко где встретишь.
Вокзал финляндской железной дороги на половину имеет вид финляндской территории. Персонал служащих почти исключительно финский, но объясняются свободно по-русски. Билеты до Выборга продаются на кредитные рубли, дальше счет идет на металлическую валюту. Обычные на вокзалах объявления написаны на трех языках: финском, шведском и русском. Буфет полуфинский. Дверь, выходящую на платформу отпирают за двадцать минут до отхода поезда и затем тотчас их запирают - как за-границею. Впрочем, есть другие еще более осязательные, и не столь безразличные, признаки того, что вы едете "за-гра- ницу": превращение рубля в 40 копеек - (какой "богатый" курс, утешал меняла, давая за рубль вместо 400 - 250 пенни) наносило довольно чувствительный удар и самолюбию, и карману.
Живо пронеслись петербургские подгородные дачные места: Ланская, Удельная, Озерки, Шувалово, Парголово, Левашово, у которых поезд вовсе не останавливался. Первая большая остановка в Териоках, находящихся уже на финляндской территории. Здесь должен производиться таможенный досмотр. Однако финляндские таможенные чиновники оказались самыми любезными, из всех виденных мною представителей этой столь ненавистной для туриста породы чиновников. Они оказались гораздо любезнее своих босфорских единоплеменников, которых за ничтожный "бакшиш" можно сделать совершенно шелковыми. Финские чиновники простерли свою любезность и снисходительность так далеко, что вовсе... не показались нам. Таким образом мы избежали унизительного обряда, за что мысленно послали чувствительную благодарность финляндскому фиску. Буфет в Териоках носит характер финляндский (обилие закусок), но любопытно, что стоявшая за буфетом чухонка отказалась принять от меня марку и потребовала русских денег.
Пользуясь стоявшею превосходною погодою, многие пассажиры все время не уходили с платформы, за что ни от станционного начальства, ни от поездной прислуги предостережениям и выговорам они не подвергались. За день перед тем я ездил не помню по цар- скосельской или балтийской железной дороге и я видел надпись на каждой стороне вагона, коею возбранялось пассажирам, чуть не под страхом уголовного взыскания, становиться на платформе во время движения поезда. Финляндское начальство так далеко своих забот о здоровье и безопасности пассажиров не простирает. Конечно, не трудно догадаться о тех благих и даже, если угодно, благопопечительных мотивах, коими вызвано означенное распоряжение, но нельзя не видеть в нем и характерного выражения той административной опеки, коей оно служит наглядным выражением. Финляндский гражданин признается на столько зрелым, что он считается достаточно способным блюсти за своею безопасностью, если только он не сумасшедший или кандидат в самоубийцы. Против последних впрочем, кажется, бессильна самая тонкая полицейская предусмотрительность и ради этих редких случаев стеснять здравомыслящих пассажиров так же разумно, как если бы воспретили гулять по тротуарам в силу того соображения, что может быть в десять лет раз упавшая вывеска зашибала или убивала до смерти прохожего. - Не знаю - следовали ли финны в этом случае за Монтескье, который учит, что "liberte ne peut consister qu’a pouvoir faire ce que l’on doit vouloir" (свободный человек имеет право делать то, что должно желать), но что с этим правилом не советовались те, которые воспретили пассажиру, из опасения несчастных случаев, такой естественный акт, как желание дышать чистым воздухом, - это не подлежит сомнению.
Конечно тем, которые привыкли, что бы за их здоровьем и благополучием блюло недреманное око полицейского провидения, такое "упущение" не понравится. Можно подумать что к числу таких недовольных принадлежит и та из петербургских газет, которая беспрестанно жалуется на "известные" порядки финляндской железной дороги. Каковы порядки в дачных поездах, циркулирующих в пределах петербургской губернии, судить не могу, но что касается чисто финляндских поездов, то кроме хорошего я ничего не заметил. Для сравнения лучше всего брать третий класс как представитель минимальных удобств. Чистота такая, что дай Бог на других дорогах иметь ее в первых классах - (я знаю дороги, на которых подушки первого класса пропитаны запахом ваксы). Поездной прислуги почти не видно. По вагонам ходит один кондуктор. Его не сопровождают ни младшие чины, которых он контролирует, ни старшие, которые его контролируют. Но вот что любопытно: несмотря на отсутствие многочисленного контроля, вы не видите ни столь известной беготни и суматохи, ни еще более известной картины периодического сползания и выползания из-под скамейки, при приближении и удалении контроля.
Публика третьего класса весьма прилична - так называемой "черной" публики вовсе нет, и все, что соответствует ей здесь, держит себя с таким достоинством и имеет такой приличный вид, что ни обоняние, ни слух не подвергается ни малейшему испытанию. Вероятно всякому приходилось натыкаться на сцены, когда полупьяный мещанин на весь вагон выкрикивает самую отборную площадную брань и назойливо лезет к "чистому" соседу, который старается сесть подальше от него, и при этом приговаривает на потеху всего вагона.
- А, вам наша компания неприятна, - так пожалуйте во второй класс!
Здесь вы гарантированы от подобных сцен. Сосед ваш старается сделать со своей стороны все, что может, для вашего удобства. Он поможет вам поставить и снять багаж и т. п.
Против меня сидел чисто одетый старик с двумя детьми. Судя по черным мозолистым рукам, должно быть, старик был из крестьян. Во время пути достал он черный хлеб, разостлал платок, вынул ножик, аккуратно отрезал несколько ломтей, затем кончиком ножа вынул небольшой треугольник, под которым тут-же, в хлебе, оказалось масло, которое и стал аккуратно намазывать на хлеб. Накормив детей и наевшись сам, так же аккуратно он собрал все, причем особенно бросилось мне в глаза, что он при помощи детей не забыл даже подобрать те крошки, которыя остались на скамейке. Дессертом служили подсолнухи, но я был лишен удовольствия, как мне случалось в других местах, принимать на себя брызги плевков и выплевываемую шелуху. Он подобрал даже и остатки ее, валявшиеся на полу. Шелуху эту старик собирал в бумажку и выбрасывал в окно.
Говоря о финских железнодорожных порядках, не могу не констатировать одного любопытного факта. Два года слишком тому назад вышел циркуляр министра путей сообщения, если не ошибаюсь, 27 октября 1886 года о курении табака. Но странная судьба постигла этот благонамеренный циркуляр. Прошло с тех пор два слишком года и я не встречал дороги, где-бы он исполнялся в точности, т.-е. чтобы для некурящих отводилось то пропорциональное число вагонов, которое указано в циркуляре и с теми надписями снаружи и внутри, о которых предписано в нем. На стенках вагонов вы прочтете извлечение из этого циркуляра как быть должно, и тут же заметите, как железная дорога явно нарушает предписание мипистра.
Это для характеристики железных дорог, а вот черта интересная в смысле характеристики нравов, для характеристики отношений публики к изданным для общей пользы постановлениям.
Я довольно много езжу по железным дорогам и в том числе по самой "культурной" Николаевской, и я не помню случая, чтобы даже в спальных вагонах, где безусловно воспрещается курение, обходилось без скандала или по крайней мере сцены с более или менее "крылатыми" речами. Не обошлось без ее и на этот раз, когда я ехал из Москвы в Финляндию. Дело было в спальном вагоне второго класса. Кондуктор "напомнил" о воспрещении курить в спальных вагонах, о чем и без того довольно явственно гласила прибитая у двери дощечка. Каково же было последствие напоминания? Трусливые курили, как только кондуктор скрывался, а храбрейший (гусарский офицер) преснокойно нускал соседям дым в глаза, приговаривая:
- Не могу же я отказаться от курения, потому только, что "глупому" правлению вздумалось сделать все спальные вагоны "некурящими".
На просьбу о прекращении курения, хотя на ночь, когда окна затворены, он решительно отказался исполнить этот "каприз", как он выразился.
Находясь среди финляндских мужиков и чернорабочих - (или, точнее говоря, среди класса людей, исполняющих только их обязанности, так как настоящего "мужика" или "чернорабочего" я в Фииляндии не видел), мне ни разу не пришлось быть свидетелем, чтобы хоть раз нужно было напомнить о воспрещении курить табак.
А между прочим не нужпо забывать, что финны отчаянные курильщики, и редко кто из сидевших около меня крестьян не имел при себе трубки. Хотя они чувствовали, без сомнения, стеснение и неудобство, но им, по-видимому, так же дико казалось нарушать воспрещение о куренин, как и всякое иное, более серьезное предписание закона. Такое совестливое отношение к закону, правилу, хотя проявляемое в таком второстепенном вопросе, не свидетельствовало ли о том, что финны привыкли видеть в законе не чуждую или враждебную норму, неизвестно как и откуда появившуюся, а нечто близкое, родное, внушающее не один страх, но и уважение.
Выглянем теперь из вагона. Не весела окружающая нас картина. Вокруг, на большом пространстве, однообразная равнина, унылая, болотистая, с невысохшими, несмотря на стоявшие долго перед тем сильные жары, канавами, с коричневою водою. - Кривые, приземистые сосны, слабосильные березы с редкою листвою, мхи и тощая зелень мокрых лугов - вот те мизерные дары, которыми мачеха природа наделила своих северных сынов и которые не мешает иметь в виду тем из соседних зоилов завистников, которые не могут простить финляндцам, что они, благодаря своим порядкам и энергии, гнилые болота превратили в цветущие луга... Финляндский народный эпос посвящает следующие нежные строки "печальной березе", которую, не без основания, можно принять за аллегорию прошлых судеб самой Финляндии.
Вот лесочек он (Вейнемейнен) проходит,
И идет опушкою рощи;
Слышиг: плачет там береза,
Та с прожилками горюет.
Он подходит к ней поближе,
Близко к дереву подходит
И спросил, сказав березе:
"Что краса-береза плачешь,
С белым поясом печальна?
Не ведут тебя на битву
И к войне не принуждают.
Молвит дерево разумно,
Так зеленое речь держит:
"Может многие так скажут
Обо мне они промолвят,
Что лишь в радости живу я,
Веселясь шуршу ветвями.
Я-ж, бедняжка, вся в заботах
Только скорбь - мое веселье,
О себе в часы несчастья
И в печали я жалею –
Плачу я о низком росте
И мою жалею бедность.
Я, бездольная бедняжка,
Так несчастна без опоры
На дрянном на этом месте
Я на выгоне стою.
Сколько счастья и блаженства
У других есть в той надежде,
Что вернегся радость лета,
Время теплое наступит.
Я же глупая береза,
Я должна терпеть, бедняжка,
Чгоб кору мне разрезали
Эти ветки обрубали,
Часто к бедненькой березе,
К этой нежной очень часто
Дети краткою весною
К моему стволу приходят,
Острым ножиком здесь режут
Из моей средины соки.
Злой пастух, в теченьи лета
Бедый пояс мой снимает
И ножны плетет и чашки
И коробочки для ягод...
Вот мое веселье летом
Вся моя была утеха.
И зима была не лучше,
Время снега не приятней,
Уж всегда бывало прежде
Скорбь лицо мое сменяет,
Книзу голову наклонит
И мои бледнеют щеки,
Коль я только вспоминаю
День мой черный, время злое.
Боль тогда приносят ветры,
Иней горькие заботы.
Вихрь уносит зелень шубы
Иней - всю мою одежду,
Так что деревцо - бедняжка
Я, несчастная, береза
Остаюсь здесь не одетой,
И дрожу я в лютой стуже
На морозе я стонаю".
Молвит старый ВеЙнемеинен:
Ты не плачь моя береза
Не горюй в зеленых листьях
С белым поясом не плачься;
Жребий твой вполне счастливый,
Жизнь твоя вполне отрадна
Ты от радости заплачешь
Зазвучишь от удовольствий."
Сделал старый Вейнемейнен
Из березы этой гусли
Целый летний день работал
В день он кантеле устроил...
(Калевала, пер. Бельского).
Но трудолюбие и энергия финна победили неприглядные природные условия, и вы невольно поражаетесь, когда рядом с тощими березами и вблизи топких равнин вы встречаете следы старательного хозяйства и развитого домоводства. Рядом с несправедливостью природы вы не можете достаточно налюбоваться на следы неутомимой деятельности человека, стремящегося загладить грехи своей мачехи. По пути вам встречаются дома крепкие, просторные, крытые тесом с прочно сложенными дымовыми трубами; возле домов садики, огороды; отдельные владения, даже полевые, огорожены изгородями, дороги и мостики через них в образцовом состоянии; скот сытый и крупный; лошаденки в хорошем теле; отвоеванные у лесов и болота поля превосходно обработаны, сено тщательно убрано (мы застали сенокос в том периоде, когда сено сушилось небольшими кучами посредством наметывания на отдельные колья).
Что все это сделано личною энергиею человека и общественными условиями, эго очевидно из того, что стоит сделать сто - двести верст в сторону, чтобы наткнуться на другую картину. В Судебной Газете было напечатано весною 1889 г. письмо из Олонецкой губ., под характерным заглавием: quousqque tandem. Корреспондент между прочим писал:
"Пролагая собственными руками пути по непроходимым дебрям Олонецкой губернии, Петр I если и не видел в ней "жемчужины" своих владений, то все-таки не без основания думал отшлифовать ее в ценный камень последней и, продлись жизвь великого преобразователя на время достаточное для полного осуществления его планов, Олонецкая губерния, без сомнения, не уступала бы в настоящую пору соседней с нею Финляндии в смысле гражданского благоустройства края. Теперь же, при сущесгвовании в бывших когда-то дебрях и удобных путей сообщения, и других условий, благоприятных для дальнейшего развнтия культуры, Олонедкая губерния остается уголком, забытым людьми, хоть и отстоящим от столицы всего на расстоянии 400 в. Какие же причины этого? Что бы ни говорили слепые враги общественного прогресса вообще и необходимого элемента его - суда присяжных в частности, но изумительные успехи новейших реформ - факт, значение которого бессильны умалить крики и вопли ретроградного отчаяния.
Пока нас держат в безотчетном страхе перед силою света, финский простолюдин и шведский крестьянин, руководясь этим светом, уже успели отыскать "философский камень", посредством которого гранит превращается в чернозем, болота в тучные пастбища, а уважение к личности и собственности ближнего доведено до того, что возбуждает удивление путешественников. Сосед же финна и шведа, олонецкий мужик, пребывая в путах "самобытности", до сих пор, почесывая затылок, с грустью говорит: "с богатым не судись", а уходя куда либо из дому, прячет под замок даже клочек сена да запасается на дорогу солидною дубиною.
До какой степени учреждения играют воспитательную роль в жизни человека, доказывает родной наш опыт: чувство человеческого достоинства проснулось у нашего крестьянина ни ранее, не позже знаменательной эпохи уничтожения крепостного состояния, а сложившаяся глубоко тяжкими уроками поговорка: "с богатым не судись" стала грустным историческим воспоминанием о лихом времени там, где священнодействует суд присяжных... А как велико желание самого населения Олонецкой губ. пользо- ваться судомь правым и милостивым доказывают такие громкие факты, как двукратное ходатайство местного губернского земства о введении в губернии суда присяжных с пожертвованием на это необходимое введение из своего скудного кармана 30.000 руб.; уездные же земства, напр. Вытегорское, преднавначили на этот же предмет особые суммы. Давно уже существовали проекты местных представителей администрации и суда о введении в Олонецкой губ. суда присяжных. По статистическим данным одного из таких проектов, Олонецкая палата угол. и гражд. суда стоит правительству ежегодно свыше 40 тысяч, череповецкий же окружный суд обходится в 50 с небольшим тысяч. Разница, следователь но, в тавой микроскопической цифре, как 10 тысяч, и смешно думать, что этот излишек послужит камнем преткновения при введении в Олонецкой губ. венца судебной реформы.
Через эту губернию пролегает знаменитая Мариинская водная система, на "исправное" содержание которой правительство, кажется, без конца будет тратить миллионы руб., из коих только крупицы попадают в цель, а остальное осаждается по карманам разных лиц, делающихся в 15 - 20 лет из простых извозчиков толстосумами - подрядчиками. Неужели нет никаких способов упорядочить дело в одной отрасли государственного хозяйства настолько, чтобы бешеных теперь денег с избытком хватило на неотложное удовлетворение другой стороны жизни того же государства?.. Органом правосудия в Олонецкой губ. является пока палата уголовного и гражданского суда; но ведь это такой икс современной жизни, определить положительное значение которого не могут даже совокупные усилия математиков и юристов. Только биолог может отвести подобающее место этому учреждению, напоминающему собою отчасти плавающую птицу, отчасти летающую рыбу. В самом деле, какие то жалкие остатки 2-й части XV тома св. зак. и все та же система формальных доказательств, письменное производство, полнейшее усмотрение следователя и члена-докладчика - вот почва, которой держится палата угол. и гражд. суда. Какое же и в чем обеспечение интересов правосудия? Жизнь новых судов дала право гражданства в прокурорском жаргоне термину: "карандашный" следователь, т. е. следователь, ограничивающийся при следствии лишь беглыми черновыми заметками в своей записной книжке и потом фантазирующий над собственными произведениями в виде следственных протоколов. Вот почему зачастую, полное и гладкое, по-видимому, обвинительное следствие превращается на суде в пуф, а содержавшийся под предварительным арестом занимает место в публике. Что же и кто раскроет такие фантазии следователя, действующего при палате угол. и гражд. суда, и чем обвиняемый, будь он хоть семи пядей во лбу, докажет, что он невиновен в том, в чем его захотели обвинить? Положение поистине трагическое, роль же правосудия жалкая! Во всех почти городах здесь существует достаточное число тех общественных отбросов, которые не нашли более подходящих для себя мест; такие-то отбросы в большинстве избирают средством существования адвокатуру, эксплуатируя юридическое невежество мужика. Уничтожить этих гадов способен лишь новый суд, тогда как всякие формальности, исключительно письменное производство, с канцелярскою тайною и канцелярскими злоупотреблениями, только питают негодных паразитов. Будем же надеяться, что и на нашей улице скоро наступит светлый праздник рравосудия". № 19 Суд. Газ.
Вот еще сопоставление, особенно любопытное в том отношении, что оно сделано в книге, далеко не соч?вственно относящейся к финляндским "порядкам". "В Финляндии, говорит анонимный автор Современной России, менее (?) двух миллионов жителей, почва скудна, народ не слишком одарен от природы; сравним ее однако с русской губерниею такого же населения, но в несравненно более благоприятных климатических и почвенных условиях, напр. хоть с Черниговскою губернией. Где в последней университет, массы учебных заведений, газет, отличные дороги, производительность которых известна в целом мире? где благоустроенные города, освещенные газом, порядок и ува жение к закону? Так можно ли серьезно толковать о насильственном обращении Финляндии в русскую область? Это значило бы отодвинуть Финляндию на степень Олонецкой, Архангельской или Вологодской губерний, умирающих с голоду среди гигантских богатств, их окружающих и лежащих мертвым капиталом".
Гр. Джаншиев. "Среди баловней и пасынков природы" (Стамбул - Монако - Финляндия) Впечатления и мысли туриста, 1890 г. Издание Елизаветы Гербек, Москва. С. 165-190.
© Публикация terijoki.spb.ru, 04.11.2009 г. При перепечатке ссылка обязательна.
Благодарим ISL за помощь в подготовке данного материала.
Прим. редакции:
Джаншиев, Григорий Аветович (1851 - 1900) - историк и публицист либерального направления, автор книги по истории
реформ царствования Александра II - "Из эпохи великих реформ". Пользовался большим авторитетом в либеральных кругах.
Воспитывался в Лазаревском институте; окончил курс Московского университета; был присяжным поверенным в Москве. Он первый начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов (в "Вестнике Европы" и "Русской Мысли"). Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографических исследований и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге "Из эпохи великих реформ", вышедшей в 1892 г. и выдержавшей с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна и сыграла серьезную общественно-воспитательную роль, как единственная история реформ царствования Александра II . Когда в эпоху реакционных веяний восьмидесятых и девяностых годов сильные удары реакции были направлены против суда присяжных ("суда улицы"), Джаншиев с особенной энергией защищал этот институт.
Деятель небогатой надеждами эпохи, Джаншиев смотрел на шестидесятые годы XIX-го века, как на своего рода золотую пору русской общественности, гражданские реформы этой эпохи, впоследствии подвергавшиеся систематическому урезыванию и умалению, сравнивал с "картиной гения", которую "художник-варвар" испачкал и опозорил своим "рисунком беззаконным", и был их восторженным панегиристом. Джаншиев был одним из главных сотрудников "Русских Ведомостей". В 1897 - 1898 годы редактировал сборник "Братская помощь" в пользу пострадавших в Турции армян.
Обсудить статью на форуме.
Последние комментарии:
04-11-2009 19:36 abravo